* * *
Я ходил по разным дорогам
Босиком,
в сапогах
и в валенках.
Вольно шагал в ногу,
Полушубки носил
и ватники.
Слышал выдохи шуйской гармони,
Влюблялся
в шленские шали,
Лесорубов большие ладони
Руку мою пожимали.
Были праздники,
Чаще -
будни,
Были беды,
Но радости -
чаще.
Я грустил на застолье буйном,
Веселился
в безлюдной чаще.
И неслись на гранитные глыбы
Синих волн
белопенные груды...
Мне везло:
Где б я только ни был -
Всюду жили
добрые люди.
С ними шёл я
В туман предрассветный,
Лес валил
И вытаскивал сети.
Эти люди -
народ незаметный,
Оттого,
что их больше на свете.
* * *
До свиданья, мама...
С тихим клёкотом
журавли - над зеленью берёз.
Четвёртый день
промасленные локти
над шпалами качает паровоз.
Дорожные, заученные знаки,
я еду в край,
где можно подтвердить,
что я мастак не только на бумаге
махать кувалдой
и дрова рубить.
Что топором владею и лопатой,
что знаю крепко,
что такое пот...
Охваченный невиданным закатом,
влетает поезд
в солнечный пролёт.
На древнем небе
загустела темень,
луна скуластая
созрела за стеклом,
и облако,
как врубелевский демон,
расправило лиловое крыло.
Я утром выйду,
сяду в мшистом кресле,
из рюкзака достану варенец,
и в честь меня
восторженную песню
талантливо отщёлкает скворец.
И ястреб проплывёт,
крылом разрезав
седую накипь
облачных громад,
и прогрохочут листовым железом
всю зиму промолчавшие грома.
Не ведая
про уголовный кодекс,
средь белого,
средь тихого утра
меня обыщут
на большой дороге
бездомные, бродячие ветра.
Ищите!
Распахну пиджак без страха -
весёлый в жизни выпал мне удел,
ведь кроме сердца да простой рубахи
я никогда богатства не имел.
Вернусь я, мама, -
что со мной стрясётся,
вернусь я, мама,
заревой порой
чуть погрубевший,
чуть пропахший солнцем,
лесной смолой
и усьманской махрой.
Всё реже вспоминающий,
всё реже
ту, от которой
так сходил с ума...
А в остальном
останусь парнем прежним,
влюблённым в ветры,
грозы
и грома,
в людей,
в цветы,
в строку стихотворенья,
в кричащие тревожно поезда,
счастливый тем,
что чуть ли не с рожденья
я только сердца слушался всегда.
ВЕТЕР С ЗАПАХОМ ЛАНДЫША
У меня к дорогам с детства любовь,
Особенно к дальним рейсам:
Лететь среди разнотравных лугов,
На мосту грохотать по рельсам.
За окном то аул, то село, то река.
Я всегда завидовал проводникам.
На разъездах прыгать на рыжий откос,
Покупать чернику на станциях.
Там кого-то встречают, не пряча слёз,
Провожают кого-то с танцами.
На большом перегоне, за узкой рекой
Лесорубам кричать из тамбура.
Заметить цыган и махать рукой
Гадалкам грустного табора.
Паровоз паровозы встречает гудком,
Ночью небо летит над вагонами...
Я стою и беседую с проводником,
Глядя на звёзды зелёные.
О крупной Веге завёл разговор:
"Вдруг там люди живут в созвездиях...".
Он ответил:
"А вы, видать, фантазёр,
Мы пока что туда не ездили".
Говорю о земле,
где берёзам трава
Мочит росами ноги голые...
Он серьёзно заметил:
"Сухие дрова",-
Про сосны, пропахшие смолами.
И, двери закрыв, назвал сквозняком
Ветер с запахом ландыша...
Зачем ты работаешь проводником?
Сторожем шёл бы на кладбище.
Я считаю это большой бедой,
Сколько, люди, потеряно вами:
Закатную Волгу назвать водой,
Корабельную рощу - дровами!
СВАДЬБА
Бубнят старухи бестолковые,
Судачат шёпотом сухим:
"Тот парень, кем была целована,
он мужем станет не твоим".
Но ты не злая
и не жалкая,
А лишь красивая
пришла
В знакомый дом, где свадьба жаркая
Собрала нынче полсела.
Где парни с буйным поведением
Сидят степенно до поры,
Где деды с видом академиков
Красны от водки и жары.
Когда ж гармонь руками верными
Рванул умело гармонист,
Оставив стол,
ты вышла первая
И кто-то крикнул:
"Разойдись!".
Не усидел жених,
не выдержал
И чуб отбросил на висок,
Когда ты, в круг широкий выбежав,
Сняла свой шёлковый платок.
И вот плечо плеча касается,
И в такт дрожит рубахи шёлк,
И кто-то вслух шепнул:
"Красавица!".
А кто-то слова не нашёл.
Потом тебя опять заставили
Пуститься в дробный перепляс...
А за окном луна растаяла,
Кричали
"горько" в сотый раз.
И дедам,
выпившим старательно
За подвиги и за грехи,
Казалось:
с вышивки на скатерти
Заголосили петухи.
Заголосили хрипло, тоненько...
А на дворе светлым-светло.
И ты под перебор гармоники
Ушла в дремотное село.
Пришла домой,
засовом звякнула,
Никто не слышал, не видал,
Как ты, упав в подушки, плакала,
Как шёлковый платок дрожал.
БАЗАРЫ
В тёплую даль
Не летят ещё аисты,
Но платится дань
Дородному августу.
Дань, налитая
Солнцем и ливнями.
Вишни Валдая
С южными сливами.
Анис на славу
Цыгану хитрому
Дарят павы
С картин Архипова.
Девки, видать, с колхоза,
Не с фабрики:
Не отгадать
Где щёки, где яблоки.
Рыбак бережёт
Плащ чёрнолаковый,
Прилавок прожёг
Варёными раками.
Скользкий судак,
Говорят - плохо чистится,
Бывало, суда
Обгонял с судачихою.
Охотник - дик,
Потолкуй - засветится,
Расскажет - ходил
Один на медведицу.
Зверь был упрям -
Оставил борозду,
Дед спрятал шрам
В ледяную бороду.
Под ней - натюрморт,
Серое с зеленью,
От заячьих морд
Отвернулись селезни.
Масло - пуды,
Похвалишь - недорого.
В кадках - меды,
Сугробы творога.
Томат краснокож,
Ягоды зрячие,
Крыжовник похож
На глаза кошачьи.
Под тыквой корзина
Прогнулась мостиком,
Тыква - не тыква,
А солнце с хвостиком.
А под капустой
Гнутся прилавки.
Огурчик с хрустом
Весь в бородавках.
Перца пожар,
Груша - вкусная,
Купил - и жаль
Грушу надкусывать.
Сладкое золото,
Сок помидоровый.
Всё это молодо!
Всё это - здорово!
МУЗЫКА
Зимой в тайге
у толстоногих елей,
морозом раскалённых добела,
в моих руках,
смолой пропахших,
пела,
вгрызаясь в камбий,
гибкая пила.
Я кочегарил на буксире "Тисса",
бросая в топку черный уголек.
Случалось так,
что отойдя от пирса,
мне шкипер разрешал давать гудок.
Вбегал я
по надраенному трапу,
и слушала притихшая река:
басил буксир,
как будто бы Шаляпин
на низкой ноте
в роли Кончака.
Имеет ритмы
добрая работа,
она звучит
в полях и городах,
есть музыка
в гуденье самолета,
есть музыка в далеких поездах,
когда,
состав грохочет деловито,
из паровозной будки смотрит вниз,
степенный
белозубый композитор,
колесной песни автор -
машинист.
* * *
Надо мной бродяги облака,
волны разбиваются о камни.
Как давно,
а кажется недавно,
я гостил у Юрхо-рыбака.
Он уходит в море на баркасе,
нехотя беря меня с собой.
Небо,
синим цветом воду красит
и шумит проснувшийся прибой.
Молчалив рыбак и скуп на речи,
Юрхо снисходителен ко мне,
он гребёт уверенно навстречу
синегрудой, пенистой волне.
И когда она его окатит
брызгами солёными в лицо,
у него сорвётся очень кстати
крепкое, ядреное словцо.
Мы идем домой
под крики чаек,
ставим у забора три весла
и отогреваем бурым чаем,
на ветру промерзшие тела.
...Нынче надо мной проходят плавно,
как воспоминанья,
облака.
Как давно,
а кажется недавно,
я гостил у Юрхо-рыбака.
* * *
Листья в предутреннем лепете...
Не таясь,
на виду у земли,
Два свободных,
два белых лебедя
Величаво в рассвет ушли.
Мы с тобой
Так не схожи с птицами:
В полушалок, пряча лицо,
Скрипнуть, боясь половицами,
Ты выводишь меня на крыльцо.
А деревья
В предутреннем лепете.
Ты мне долго глядишь вослед...
Два свободных,
Два белых лебедя
Величаво ушли в рассвет.
РЫСЬ
Она зевнула жадно
пастью красной,
Скосив зрачки
на впалые виски.
И бредили
лосиным тёплым мясом
Её кривые жёлтые клыки.
Лосёнка я видал -
он солнце нюхал,
Чесал о ствол прорезавшийся рог,
И, как в сосок под материнским брюхом,
Он нежногубой мордой тыкал в мох.
Плечистая лягушка хохотала,
Поднявшись грузно на румяный пень.
На ствол берёзы,
розовой, как сало,
Легла ультрамариновая тень.
Надев широкополое сомбреро,
Под папоротником скрылся мухомор.
Лесным вином,
янтарной, липкой серой
И камышовым запахом озёр
Был воздух удивительно пропитан...
Но в небе,
раскалённом до бела,
Упругий коршун
вышел на орбиту,
Расправив два коричневых крыла.
И на суку
под шкурой дикой кошки
Таилась кровожадность,
хитрость,
ложь...
Я человек беззлобный,
Я немножко
На мать мою характером похож.
Но рысь ещё жива
и живы волки,
А им понятен
лишь язык курка...
И я прижал к щеке
приклад двустволки
И выстрелил
В зевающий оскал.
СОРТАВАЛА
Здесь леса стоят в седом тумане
И шумят, как сотни лет назад.
Здесь не раз в охотничьем капкане
Потухали беличьи глаза.
Здесь душе твоей не быть спокойной -
Нараспев, как скальд, поёт метель.
Где-то здесь рыбачил Вайнемейнен
И весной точила слезы ель.
Я дружу с прокуренным карелом
Старым, как карельская тайга,
Так красив он с бородою белой,
Повторившей мягкие снега!
Допоздна сижу в табачной дымке,
Слушая рассказы старика:
О житье-бытье и о поимке
Редкой рыбы, редкого зверька.
Из-за двери выглянет несмело,
Промелькнет, качнув, льняной косой,
Внучка поседевшего карела
С незаметной северной красой.
Тихо.
И сижу я в сказке вроде,
Попивая сказочный чаёк.
И старик из сказки спать уходит,
Выколотив трубку о сапог.
Тишина.
Лишь шарит кот за печью,
Закрывает полночь мне глаза...
Снится дед с его певучей речью
И льняная девичья коса.
* * *
Ну какой из меня охотник...
Взяв ружьишко с прикладом рыжим,
Я в карельской тайге сегодня
Ранним утром иду на лыжах.
Спит земля под седым одеялом,
Ей зелёные сны ещё снятся.
Солнце низко в стволах застряло
И никак не может подняться.
Посветлело в хвойных хоромах,
Тёмный снег становится синим.
До весны от холодной дрёмы
Не проснутся старой осине.
Тишина. Снег прилёг на ветках
Неподвижно, как на картине,
И попались в белую сетку
Багровые гроздья рябины.
Запетляли звериные тропы,
Запетляли тревожным бегом.
Тишина.
Лишь в ладоши хлопни -
И солнце осыплет снегом.
Деловито, как сельский плотник,
Стукнул дятел дробью знакомой...
Ну какой из меня охотник -
Скоро полдень, пора и к дому.
Только я не пустым возвращался,
Пусть рюкзак не давил мне в спину,
Посмотрел я, как лес просыпался,
Как зимуют в лесу осины.
ПРИГОРОДНЫЙ ПОЕЗД
На полке храп со свистом,
Обложки книжек.
Читает дед плечистый
"Падение Парижа".
Стучит по рельсам поезд.
И смотрит сонно,
В уголке пристроясь,
Церковная персона.
В тамбуре цигарку
Крутит проводник,
В тамбуре цыганки
Хлестки на язык.
Шумно и бурно
Стучат о лавку кости,
Картежники бубны
Зажали в горсти.
Тоска в глазах у тосненских -
На рынке не везло,
Глядят в окно, где сосенки
Танцуют за стеклом.
От тех зелёных танцев
Всех клонит в сон...
И вдруг на тихой станции
Гармонь вошла в вагон.
У парня зубы - сахар,
Взгляд - хитер,
Квадратным солнцем - бляха,
В улыбке - "Беломор".
Подсел к девчонке с чёлкой,
Заиграл матлёт.
Гусеницей чёрной
Гармонь ползёт.
И сразу полвагона
За душу схватил
Какой-то забубённый
Шальной мотив.
Рука с морской наколкой,
На клавишах - огонь.
Картежники умолкли:
Давай гармонь!
И кто-то крикнул: "Тише!"
Любителям козла,
"Падение Парижа"
Упало со стола.
На верхней полке
Прекратился храп,
Заулыбался попик,
Забыв про божий храм.
А тосненские крали
В крик на весь вагон:
"Мы Тосно прозевали,
Ах, чертова гармонь!".
СВАТЫ
Старик с бородкой, словно ватною.
Старушка с проседью в висках
открыли дверь,
назвались сватами,
икону, поискав в углах.
Хозяйка загремела чашками,
граненый уронив стакан.
Тут сваха,
тихо в руку кашлянув,
толкнула локтем старика.
Тогда старик с лицом апостола
заметил, как бы невзначай,
что, мол, идёт неделя постная
и если пить,
то только чай.
Ну, чай так чай, -
беседу хитрую
ведут неспешно старики:
что, мол, у плотника Димитрия
вчера подохли гусаки,
что видел дед в сарае филина,
и это предвещает зло,
что больно редко кинофильмами
механик балует село.
Что агрономша диво-женщина,
а председатель нынче хмур...
Сват, в потолке заметив трещину,
сказал:
-Тут нужен штукатур.
И сваха, будто бы нечаянно,
сказала:
-И стена плоха,
видать, что в доме нет хозяина,
пора бы дочке жениха.
И на примете есть, понравится,
собой осанистый, не пьёт,
известно, ваша дочь красавица,
да наш-то тоже не урод.
На случай есть и фотокарточка,
как есть орёл по всем статьям...
Мать, утерев ладони фартучком,
подносит карточку к глазам.
Глядит.
Да как заулыбается:
-Ведь это Петька - комбайнёр,
уж дочка с ним с весны встречается,
у них про свадьбу разговор.
Ах, опоздали вы со сватаньем, -
смеётся добродушно мать.
В карман старушка снимок спрятала,
молчит, не зная что сказать.
На угол комнаты сощурилась,
смешно перекрестила рот,
хотя в углу портрет Мичурина
уже висел не первый год.
А дед
с лицом добрей апостола
изрёк:
-Знать, дело решено,
давай уж, хоть неделя постная,
неси-ка с погреба вино!
* * *
Шторм на море.
Женщинам ночью не спится,
В удачу рыбацкую
каждая верит.
...Раннее утро.
Скорбные лица:
Один человек не вернулся на берег.
Молчали
Прибрежные древние пихты,
Матросы молчали
На черном причале,
Камни молчали,
Ветры притихли,
И только пронзительно чайки кричали...
И долго у мола стояла рыбачка...
А волны
Валы голубые катили,
И ноги лизали её по-собачьи,
Как будто за мужа
Прощенья просили.
ХОХОТ
Навага с красными боками,
Картофель с мерзлым огурцом,
Блюда с холодными сигами,
Подносы с курным пирогом.
Мои движенья и поступки
Степенны были
И мудры:
Из романтической из трубки
Шли дыма белые шары.
Пусть самый младший из бригады -
В гостях я всем носы утёр:
С красавицей уселся рядом,
Заправский будто ухажёр.
Я предлагал ей хрен и редьку,
Густой наливки наливал...
Куда-то мимо табуретки
Я сел
И с грохотом упал!
Захохотали лесорубы,
Раскрыв, наперченные рты,
Захохотали плечи, зубы,
Крутые груди, животы.
И мельхиоровую ложку,
В могучий ухватив кулак,
Собрав багровый лоб гармошкой,
Матёрый хохотал рыбак.
А рядом
Шкипер узкоскулый,
Столовый нож в руке держа,
Откинувшись на спинку стула,
В беззвучном хохоте дрожал...
Поднялся с пола я спокойно,
Хоть от стыда горел огнём.
И трубка яблонего корня
Валялась где-то под столом.
Но прежде чем опять садиться, -
По табуретке постучал,
Взглянул в хохочущие лица
И громче всех
Захохотал!
НА ПОМИНКАХ
Вдова без слёз,
без причитания
пришла, чтоб все ж хозяйкой быть...
Сперва никто не мог молчания
нарушить или зашутить.
Но кто-то встал и начал с горечью:
-Покойник не любил тоски,
давайте выпьем за Егорыча...
И разогнулись старики,
переглянулись со старухами,
подняли стопки не спеша
и, крякнув, долго сало нюхали,
и кто-то молвил:
-Хороша!
А стопка вроде кружки маленькой,
да в стопке тоже не вода:
огонь прошёл по телу в валенки,
и меньше сделалась беда.
Потом налили всем повторную
испив за всех мастеровых...
И стало в комнате просторнее,
заговорили о живых.
Сыны про посевную вспомнили,
а деды -
те про старину,
и стопки крепкие наполнили
за то, что выжили в войну.
Отдельно за победы выпили,
за наши русские штыки.
Потом из трубок пепел выбили,
потом достали табаки.
Уж стали разливать не поровну,
завфермой встал из-за стола:
-Слыхали, наша Никаноровна
сегодня сына родила...
И складку выправил на кителе,
и стопок звякнуло стекло...
-Мы пьем за то,
что новым жителем
опять пополнилось село!
В ПАРНОЙ
Здесь явно жарче, чем в Сахаре.
Здесь ноги с выпуклыми венами,
здесь, сухо обжигая паром,
свистят отмоченные веники.
По шраму,
по кривому якорю,
по крыльям синего орла
нещадно бьют себя и крякают
багрово-красные тела.
Одни - пониже место заняли,
другие - в потолочном паре...
И вдруг все стихли,
вдруг - все замерли,
когда вошел в парную парень.
С фигурой сильною и статною
стоял он в свете лампы тусклой.
Я раньше думал: только статуям
положены такие мускулы.
Ему бы в руки только палицу
и не бетон, а мрамор под ноги,
как будто бы
пришел попариться
Геракл, все завершивший подвиги.
Когда ж он, словно ради вызова,
сказал, что здесь собачий холод,
нагнал из печки пара сизого -
всех потянуло ближе к полу!
А он,
воссев на лавку узкую
и веник взяв
железной хваткою,
пошел по-нашему,
по русскому
хлестать античные лопатки!
* * *
Два черкеса в шелковых рубахах
будто с неба прыгнули на круг,
и о землю
вдарили папахи,
и колени
выкинули вдруг.
Засмеялся бубен -
вызов брошен,
засияли карие зрачки,
круг раздался шире,
и в ладоши
хлопнули сухие старики.
Вот танцоры прыгнули, как бесы,
Сжав кинжалы в молодых зубах.
Вот на самых цыпочках, черкесы,
Проплывают в мягких сапогах...
На столе
дымятся два барана
и столетней давности вино.
Я ногами топаю хмельно,
В такт стучу ножом
о край стакана.
Зажигаясь
от чужого пляса,
ощущая легкость рук и век,
громче всех выкрикиваю:
"Асса!".
Словно я -
кавказский человек!
ВЕТЕР
Бросая в окна дождевые капли,
он ходит
по притихшему селу.
И, может, он
в две костяные сабли
согнул рога бодливому козлу.
То сломит сук,
то с ели шишку скинет,
поставит в небе тучу
на попа.
И вслед ему
берёзы,
как рабыни,
сгибаются в подобии серпа.
Мы ночь не спим.
Мы слушаем, как ветер
раскачивает сосны за окном,
в трубе зевает
и на крыше метит
листы железа громким кулаком.
И лишь кузнец
могучего закваса,
кузнец,
что в пальцах враз согнёт пятак,
мнёт сталь кувалдой
и хохочет басом,
как запорожский репинский казак,
затылком бритым
придавив ладони,
привыкшие приподымать пуды,
храпит,
как будто на губной гармони
берёт густые,
низкие лады.
С него сползает одеяло на пол,
и грудь с курчавым волосом видна...
И вовсе не от ветра,
а от храпа
в бараке содрогается стена!
ПРИБЛИЖЕНИЕ ЗИМЫ
1.
Дождь моросит,
Как будто бы по крыше
Синицы семенят,
Сойдя с ума.
Дороги и пути -
все перепишет,
Всё перепишет набело зима.
И уже разучивают ветры
Певучую февральскую пургу,
Окостенели
тоненькие вербы,
И покидают журавли тайгу.
Берёзка машет голыми ветвями,
Всё растеряв -
и золото,
и медь,
Как будто хочет вместе с журавлями
Куда-то в край далёкий улететь.
Но улететь, озябшая, не может,
Клин журавлей -
ушёл за облака...
А дождик всё идёт.
Гусиной кожей
Покрылась почерневшая река.
2.
Утром,
Морозным утром
Ходил по земле стекольщик,
Большой и добрый стекольщик.
Он совершенно бесплатно
Вставлял тончайшие стёкла
В ведра с водой,
И в лужи,
И в следы от копыт лосиных.
3.
Синий воздух,
Голубые тени,
Молока холодного бидон.
Зимний день,
а я ещё осенний,
Грустный,
как отцепленный вагон.
В даль, татуированную дымом,
В край твой
погляжу в последний раз.
Стоит оказаться нелюбимым -
Громче ржёт
некормленый Пегас.
Где-то вдалеке
проплачет поезд,
Достаю я новую тетрадь
И сажусь писать
смешную повесть,
На полях твой профиль рисовать.
Просветлев,
Как будто время к маю,
Чуть сентиментален и смешон,
Я резинкой медленно стираю,
Что изобразил карандашом.
* * *
Ивану Ивановичу Петрову
Иван Иваныч,
Я приеду отдохнуть,
В лесах плутать,
Побыть немного праздным...
Мы ловим рыбку,
Но не в рыбке суть.
А в том,
чтоб помолчать с тобой о разном.
Курить и думать
Над качаньем поплавка,
Перебирая прожитые годы.
Сама с собой беседует река
На непонятном языке природы.
Безлюдье -
Все ушли на сенокос,
На синем небе
облачная вата.
И старый ворон
чистит старый нос,
Сев на валун,
Крутой,
как лоб Сократа.
Ни спешки,
Ни сердечной маеты,
Не волноваться учит берег волны.
Землею стать готовятся листы,
И мне с тобой
Так хорошо и вольно.
Мы котелок поставим на костер,
Плотвы наварим
С молодой картошкой,
И ты разговоришься понемножку:
Про заработки,
Про худой забор.
Про внуков городских
И про сноху,
И всё мне интересно, как ни странно.
Блаженно нюхая
душистую уху,
Я разливаю водку по стаканам.
И синий дым
ползёт тебе в усы,
В костре шипит по-доброму осина,
Молчат леса,
Вдали шумит плотина
И мы сидим,
Не глядя на часы.
Взойдёт луна -
на сеновал залягу...
По крыше ходит
осторожный кот,
И будто режут ножницы бумагу, -
Корова сонно клевера жуёт.
ЕЛЬ
Вот она -
одна стоит на вырубке,
в три обхвата ствол с большим дуплом.
Если б только леший не был выдумкой -
Он бы здесь себе устроил дом.
В холодке разлапистого веера
Приутихли птенчики-дрозды,
И лесной,
дремучей сказкой веяло
От огромной, сивой бороды.
Вот сейчас -
качнётся эта пагода,
Навернутся слёзы на стволе,
Упадёт,
кроваво брызнут ягоды,
Вздрогнут
все деревья на земле.
И заплачут
пилы мелкозубые,
Станет ель
строительным бревном...
Не посмели парни
с виду грубые
Стукнуть сказку
острым колуном.
Молча постояв
под чудо-кроною,
Мы ушли,
инструкции вразрез,
И ствола могучего
не тронули...
Надрывались пилы,
Падал лес.
И когда бригада дело сделала,
Оглянулись мы,
а над рекой -
С благодарностью
махало дерево
Нам,
Большой, зелёною рукой.
* * *
На перекуре в тень легла бригада,
потягивая сладко табаки.
И угощает ветерок
прохладой
горячие,
крутые кулаки.
Висят рубахи потные на ветках,
упав в багульник
стынут топоры,
боровики
коричневые кепки
надвинули пониже от жары.
Притихло всё:
деревья,
мхи
и камни,
птенец проклюнул в тишине яйцо,
незримо
уплотнялся в соснах камбий
в своё древесное кольцо.
Невдалеке,
под пихтовым навесом,
забыв чернику с морды утереть,
стоит в кустах
былой хозяин леса -
притихший
и испуганный медведь.
В ЦЕРКВИ
Смотрю,
задрав повыше голову:
тускнеет фреска на стене,
а там -
святые полуголые
сидят в небесной вышине.
Смотрю
на спины здоровенные,
на полушарья плеч крутых -
откуда
эти руки с венами
у этих неземных святых?
Не от молитв,
и не от постного,
не от говенья в облаках,
как камни бицепсы апостолов
и сила в жёстких кулаках.
Им сбрить бы
бородищи чёрные,
и волосы постричь
под бокс,
и выдать кепки прокопчённые,
по пачке крепких папирос -
и я б узнал
сегежских плотников
с широкой, глыбистой спиной,
когда они -
под солнцем потные -
тесали сочное бревно.
Но вижу я
и в этом облике,
что не святые,
не отцы,
а сели покурить
на облаке
с делянки нашей кузнецы.
* * *
Пишу в дорожном спецвагоне,
В тиши былое вороша.
Блестят на чёрном небосклоне
Семь точек звёздного ковша.
Мы завтра улетим в рассвет,
Здесь - прожит год,
Не зря он прожит:
Стальной оставлен нами след -
Дорога в белом бездорожье.
И ты не щурь зелёный глаз,
Мне быть самим собою важно.
А кто счастливее из нас?
По-своему, наверно, каждый.
Ты любишь редких птиц
а я -
леса и снежные равнины,
и жизни сравнивать
нельзя,
людские жизни
несравнимы.
Мы на рассвете улетим
Другие обживать болота,
И станет адрес мой
другим.
Пиши,
когда придёт охота.
ПЕРЛОВАЯ КАША
Затихнет лес,
слышней беседы птичьи,
запахнет вкусно кашей из котла.
Пора обедать,
и в густой черничник
летит плашмя лучковая пила.
А трактор, сосны со спины откинув,
пасётся на делянке у костра,
и закоптелым, тракторист,
бензином
его прилежно поит из ведра.
Потом
с лица смывает парень сажу...
А мы
в тенистой, хвойной синеве
со смаком наворачиваем кашу,
рассевшись по-турецки на траве.
Над миской пар
завился белым клубом,
орут птенцы
в невидимом гнезде,
и аппетитно обжигает губы
перловая,
на ключевой воде!
...Теперь мы кашу редко уплетаем,
попробуешь, бывает -
не сладка,
чего - то в ней такого не хватает -
не сахара,
а запаха дымка!
Ей не хватает воздуха лесного,
неповторимо прожитой поры,
когда у золотых стволов сосновых
серебряно сверкали топоры.
Когда сидел ты
на траве медвяной,
съев кашу и промолвив:
"Неплоха",
на расписной,
на ложке деревянной
облизывал
цветного петуха!
ВЕЧНЫЙ ОГОНЬ
Нас в прошлое пускают
по билету,
идут сквозь сердце
кадры киноленты,
горит экран,
и холодеет зал...
Горячий август,
мятый краснотал,
дымится солнце,
жатвой бредит просо,
губастый конь
проносит седока.
И мальчики
в шинелях не по росту
сжимают сабли
в жёстких кулаках.
Высокий взрыв
железо мнёт и корчит,
вдали пылает чёрное село.
Споткнулся конь
о синий колокольчик,
и опустело жаркое седло.
Мак отцветал
цветами кровяными,
в глазах тускнеет
солнечный овал.
Прекрасное,
единственное имя
мальчишка, умирая, прошептал.
Не доскакал...
Лежит под красной вербой,
зажата сабля вдовая в руке,
и вместо мамы
гладит горький ветер
его по остывающей щеке.
Умчался взвод
в боях творить эпоху,
и парни,
не убитые, в седле
со свистом пели,
что не так уж плохо
он прожил жизнь
за девятнадцать лет.
Но только мало,
мало,
слишком мало
хорошего он в мире повидал.
Так вышло,
что из женщин только маму,
одну лишь маму
парень целовал.
Великой революции фанфары,
трубят живые трубачи -
опять в поход.
Сквозь смерти,
сквозь закатные пожары
мчит по экрану
легендарный взвод...
Сухая ночь,
ложатся на бок звуки,
цветёт сирень.
Как зябки твои руки...
На Марсовом,
где тихо до утра,
тепло нам у бессмертного костра.
Салютом вечным
звёзды разбросало,
и в небо -
пасть раскрытая моста...
Не даром ли,
не даром ли досталась
мне эта тишь
и эта красота?
Ещё я в жизни не носил шинели,
держал в руках
лопату да весло...
Любимая,
кого же мы согрели,
кому от нас
хоть капельку тепло?
Ты говоришь -
я шлюзы рыл когда-то,
и Север брал в строители меня,
но этого, наверно,
маловато,
чтоб быть частицей
Вечного огня.
Ещё я в жизни мало наработал.
Жизнь, беспокой меня
и не щади,
чтобы посмертно
грел и я кого-то
и беспокойство
поселял в груди.
* * *
Памяти Александра Андреева
Недолюблена жизнь,
Недописаны книжки,
Пусть негромких,
Но очень сердечных стихов.
Добродушный,
Седеющий,
Взрослый мальчишка,
Не умеющий жить
Без весны и цветов.
Нам бы встретиться вновь
На углу у киоска,
Поделиться бедой
Иль удачей строки.
Вижу я,
Как ты молча дымишь папироской
И всё время смешно поправляешь очки.
Нам бы встретиться вновь,
Да теперь не собраться -
Ты уехал,
Вернуться не сможешь назад...
Наступает весна,
Журавли раскричатся,
Лепестковое племя
Раскроет глаза.
Ветер с Ладоги
Старые льдины погонит,
А давно ль в эту пору
Такой же весной
Ты мечтал
Посадить у себя на балконе
Невысокий кустарник
Сирени лесной.
Всё цветы и цветы -
Ты дарил их немало,
Я таких цветолюбов
Ещё не видал,
Ты не только в стихах,
Ты их в жизни, бывало,
Вместо хлеба,
Взамен папирос покупал.
Каждым летом
От белых ночей и черёмух
До сентябрьских дождей,
Когда парки пусты,
Сколько добрых друзей
Или просто знакомых
Вспоминают тебя,
Покупая цветы.
Нам не встретится вновь,
Как обычно и просто,
Не делиться бедой
И удачей строки...
Вижу я,
Как ты молча дымишь папироской
И порою
Смешно поправляешь очки.
©Катарсин