ВЕНЕРА

  

   Лошадь звали Венера. Может, в юности она была и верно красива. Теперь кличка звучала, как насмешка.

   Мосластая, с низко прогнутой спиной, большим животом, раздавшимся в боках, с костистым задом - она выглядела заезженной тягловой клячей. Остались красивыми лишь тёмные, горестные глаза.

   --Пош-ш-шла, - заикаясь, шикнул возница Осип, садясь на край телеги рядом с пустыми бидонами. Он никогда не чмокал, а лишь негромко командовал: "Пош-ш-шла" или: "С-стой.

   День начинался жаркий. Небо постепенно накалялось, всё выше поднимались и зависали неумолчные жаворонки.

   Венера никогда не видела неба. А Осип, приподняв совсем бесцветную от солнца и старости кепочку и почесав потное темя, поглядел вверх - в синем просторе млела золотая сковорода. Чихнув и утерев рукавом нос, он попросил кого-то: "Помочку бы надо". Помочка нужна была ему потому, что он раньше всех посадил картошку...

   Дорога от сливного пункта, куда Осип отвёз молоко утренней дойки, вилась меж вспаханного поля. На редкость сухой и жаркий май был на исходе.

   На спуске у Крутого ручья телега потеряла вес, сама покатилась, и Венера припустила тряской рысцой. Колеса погромыхали на шатком подтоварнике мостка. При подъеме Осип, более по привычке, чем по надобности, лениво замахнулся вожжой. Венера крутанула чёрным хвостом, закачала головой, делая вид, что ей тяжело, хотя было легко. Миновав подъем, взяла удобный шаг.

   Пыльная дорога текла под глазами, по бокам ползли кусты ольшаника. Осип, прислонясь к бидонам, свесив ноги, задремал.

   Венера думала о скором отдыхе, встрече с жеребёнком. Она считалась пожилой лошадью, и это был ее последний жеребёнок. Он родился хилым, и две недели мать не гоняли на работы, оставляя при сосунке. Потом отпуск кончился, жеребчик по кличке Тимур начал крепчать. И вдруг, три дня назад вовсе занемог...

   Вдали показалась деревня. Справа блестел край озера, слева паслось стадо коров. Большинство лошадей, знакомых Венере, смотрело на этих бездельно живущих существ кто с завистью, кто с презрением. Она относилась к ним равнодушно. Как Осип к тем людям, которые больше едят, чем работают. У каждого своя судьба. Лошади живут для труда, коровы, овцы, свиньи - для другого, но все - это она знала хорошо - все рождены для человека...

   Чуя близость деревни, Венера сама прибавила ходу, так что громче зазвякали бидоны, а Осип приоткрыл глаза. Он глянул на перекатывающийся зад лошади и снова задремал. Его резиновые сапоги сползли вниз, могли свалиться, но подтянуть их было лень. Однажды он так придремнул, что один сапог съехал с ноги и пришлось идти обратно искать обувку.

   Осипу явилась мысль - по прибытии попросить у доярки Пани троячок. Он стал обдумывать, в какую форму облечь просьбу. Если, к примеру, начать: "Паня, любовь моя ненаглядная, через два дня пенсия - ссуди троячок", то может ничего не выйти. Слишком длинное предисловие позволит сочинить отказ. Если же сразу приступить к сути: "Дай троячок, Паня", а потом уж сообщить о скорой пенсии и любви - даст наверняка...

   Возница Осип был низкорослый, невесомый мужичишка, молчаливый, всегда немножко сонный, с бельмом на левом глазу. Осипа и конюха Егорыча, ещё более молчаливого, только и любила Венера. Остальные казались болтливыми и глуповатыми. По ее наблюдениям, все они жили не так, как хотели, и были этим недовольны, хотя могли жить иначе. В отличие от них, она не могла изменить свою жизнь.

   Венера многое понимала, даже то, что люди полагают, будто она понимает мало. И оттого, кроме молчаливых Осипа с конюхом, любила ещё детей человеческих...

  

   До колхоза она работала на лесоповале. Там имелись трелевочные трактора и другая техника, но лошади не ушли в прошлое. Их впрягали в волокуши, на которые наваливали комли двух-трех "хлыстов". И тащили их лошади от делянки до эстакады.

   Тяжелый это труд - тащить длинные "баланы" по болоту, кочкам и гатям. Сильные животные надрывались, везли в хляби, рвали гужи и скоро изматывались. Венерин возница, которого звали Вадик - молоденький, ушастый паренёк, почти мальчик, - не походил на остальных. Он не матерился, был тихим, добрым и всегда приносил на работу хлеб или сахар.

   Тогда впервые Венера сделалась матерью. У многих рабочих лошадей имелись дети, которых брали в лес и всю смену содержали в небольшом загоне рядом с кухней. Лишь в обеденный перерыв приводили к ним усталых матерей.

   Вадик почему-то за выработкой не гнался. Он старался навалить "хлыст" потоньше, никогда не торопил, не понукал и тем более не бил свою Венеру. Частенько в рабочее время в лесной чаще давал ей волю, а сам, сидя на пеньке, что-то писал в тетрадке, покуривал. Иногда он тайком уводил после обеда жеребенка. Укроются они втроем подальше от волока - он пишет, думы думает,лошадки травку щиплют...

   Однажды эту идиллическую картину разрушил внезапно вышедший из кустов бригадир Жабин, мужик крупный, крепкий, с палкой в руке.

   --Загораем, мечтатель...

   --Перекур, - спокойно ответил Вадик, пряча тетрадь.

   Бригадир был дураком. Его рассердила почему-то Венера, которая задрала хвост, как показалось Жабину, в знак пренебрежения. Сильно ругнувшись, он ударил палкой по крупу. От внезапности лошадь рванулась. Волокуша зацепила за корягу. Лопнула супонь. Жеребенок как-то по-овечьи тонко ржанул.

   --Вадик вскочил, вцепился в руку бригадира. Тогда тот был сильнее...

   С - стой, - послышался голос Осипа, прервавший воспоминания лошади.

   Навстречу с большой коричневой сумкой через плечо шла почтальон Муся. Поздоровались. Осип поинтересовался, открылся ли магазин.

   --Жеребчик-то вроде...помер, - почти шёпотом сообщила она.

   Венера видела неважно, а слышала хорошо. И теперь услыхала и все поняла.

   --Жемпер у тебя в известке, - громко уже добавила Муся, когда телега тронулась...

   Осип опять задремал и совсем опустил пыльные вожжи.

  

   Несмотря на одиннадцатый час, магазин был закрыт. Осип потоптался у двери, глядя зрячим глазом на замок. Невдалеке на лужайке, ожидая продавщицу, сидели два плотника из Кожина и спорили, как лучше вязать предстоящую избу: "в чашку", "в охряпку" или "в лапу".

   --Осип, жемпер в мелу! Ототрись! - крикнул один из них. Осип не обратил внимания.

   Рядом с плотниками полулежали еще трое местных шабашников. Те взяли подряд крыть шифером крышу колхозного дома и обсуждали, как и когда приступить к халтуре. Вообще, народ деревенский жил и думал неторопливо, обстоятельно. И если верно, что, прежде чем однажды отрезать, надобно семь раз отмерить, то местные только и делали, что все время отмеряли...

   Осип собрался ехать в конюшню: надо бы дать отдых лошади и проверить - верно ли помер жеребчик. Но задержал электромонтер Митя Стыров и попросил:

   --Дядя Осип, дай лошадь огород поднять.

   --Не м-могу. Отдыхать ей н-н-надо.

   --На полчаса. - Стыров похлопал ладонью по оттопыренному карману пиджака. Осип хотя и сказал еще раз "не-м-могу", вспомнил, что ему необходимо проводить свет в недавно срубленную баньку. К тому же Митина жена обещала его жене огуречной рассады.

   --Так дашь? - прилип Стыров.

   --Только больше н-н-никому...

   --Клянусь чем хочешь...Ты жемпер испачкал. Ототрись...

   Венера тоскливо косилась. Содержимое кармана Стырова переместилось в карман Осипа.

   Её выпрягли тут же у магазина из телеги, повели в конец деревни. Осип никогда не вставлял ей удила - она и так слушалась малого потяга вожжей. Стыров вставил. Она протолкнула языком холодное железо к задним зубам и скоро нагрела.

   Участок был большой, неровный, густо удобренный навозом. Тащить плуг под палящим солнцем - работа тяжкая, особенно когда идешь от озера в гору. Но противнее тяжести - монотонность. Туда - обратно, туда - обратно, и только темная, сырая земля перед глазами.

  

   Полчаса обернулись двумя часами. Стыров отпахал, а жена его, женщина, умевшая по-мужски ругаться, сменила усталого мужа, взялась ещё боронить. И когда кончала участок, услыхала голос соседа Ивана Даниловича:

   --Лен, дай лошади. Минут на пятнадцать. Допахать край.

   Иван Данилович неделю назад привез из лесопилки машину деловых досок и обещал Стырову с десяток продать.

   --Спроси у Митрия, - ответила Лена.

   Стыров разрешил. Венера не успела отдохнуть, как ее повели на огород соседа. У покосившегося дровника сидело трое мужиков. Пожевывая плавленые сырки, после принятого стакана вина, они толковали, как класть печи. Всякий считал себя мастером и не слушал другого, торопился высказать свою единственную верную точку зрения. Когда один ушел в магазин, бренча мелочью, потная, измученная Венера кончала последнюю полосу края огорода.

   Пока не хватился Осип, у Ивана Данилыча лошадь выпросил кузнец Леха Вересов. Потом она попала в огород к пастуху Михаилу. Тот был малый ничего. Он, прежде чем взяться за плуг, угостил Венеру ломтем хлеба.

   Желание поскорей вспахать свои участки было так велико в деревне, что в прошлом году мерин по кличке Герой не выдержал и завалился на одном из огородов.

   "Хоть бы дождь пошел", - просила лошадь, ведя бессчетную борозду, всем телом подавшись вперед, к земле. Она шла вяло. Ноги дрожали, ныло в паху, клейкая слюна свисала с пыльной губы. И если поначалу лошадь утешалась тем, что не мучает еще мошка и слепни, то теперь охватило безразличие. Ни удары, ни укусы не заставили бы двигаться быстрее.

   --Н-но, завяла! - беззлобно подгонял Михаил. Тяжелый плуг качал его самого.

   Жара не спадала. Но лошадь заметила сухими глазами, как низкая, тяжелая туча ползла со стороны озера над самой водой. Путники, идущие с шестичасового поезда, торопились успеть домой до помочки.

   И когда Венера, привязанная к забору, стояла на кратком отдыхе и услышала, что кто-то еще собирается ее пользовать, она подняла голову и страшно, как живой череп, оскалясь, длинно, пронзительно заржала.

   Глухое небо ответило дождём. Сперва застучали редкие ветровые капли, потом внезапно свалился ливень.

   Люди, которым лошадь верно служила, возила грузы, пахала, боронила, попрятались в сухие избы, а она неподвижно стояла у изгороди. Капли били по телу, стекали по щекам, и она жадно слизывала их с губ.

   Сверкнула молния, ослепительная, синяя. Грохнуло. Но лошадь, не вздрогнув, продолжала неподвижно стоять. Дождь ее устраивал.

   Когда он кончился, Венеру повели в конюшню. Дорога скисла, грязные ручьи, пузырясь, бежали в кюветы. Воздух посвежел, блестели крыши.

   Осип, увидев из окна лошадь, протрезвел, выскочил из избы, поскользнулся, заикаясь, отнял повод и сам повел. Она шла, не поднимая головы, лишь по запаху узнав возницу.

   Конюх Егорыч, прихрамывая, нес охапку сена в стойла.

   --Где пропала? - спросил он, не опуская ноши.

   --Дорв-в-ввались, в-в-враги, - заикаясь больше обычного, ответил Осип.

   --Не давал бы.

   --Я одному д-д-дал...

   Венера неподвижно стояла, где ее оставили. До нее донеслось, что мерин Герой завтра занаряжен к Селецкому болоту. Там, за подсекой, в лесном увале закапывали падший скот, там собирались зарыть ее жеребенка.

   Осип собрался домой. Егорыч окликнул его. Взяв клок сена, молча оттер белое пятно на джемпере возницы...

   Ночью опять пошел дождь, вдали глухо громыхало. Спала Венера стоя, низко опустив голову, закрыв глаза, изредка шевеля ушами. В дрёме различала дыхание и вздохи соседних лошадей, шорох соломы, стук копыт о доски.

   Она сонно слушала дождь и ни о чём не думала.